Штош. Надо сказать, что меня это дело увлекло. Почти каждый день потихоньку расширяю текст вглубь и вширь, вот еще одна глава готова. Без лишних предисловий — продолжаем историю Марии. Как всегда, приглашаю обсудить в тг-канал.
Глава третья.
Рассказ отца смешался с потоком коньяка, который Мария выливала сначала в рюмку, затем в себя. Непонятно, что кончилось раньше — коньяк или история, которая была такой же резкой на запах и обжигающей глотку на вкус. Мария слушала отца внимательнее, чем ей хотелось бы. Шутка ли — всю жизнь считать, что ты была примерным ребенком, не доставляющим никому проблем. Всю жизнь считать, что она не могла испортить жизнь родителям. Не могла стать причиной развода, в конце концов. А сейчас, малознакомый мужчина, оказавшийся её постаревшим отцом, легко и непринужденно вываливал на неё позабытые истины. «Ничего, что ты не помнишь, дочка, детской психике сложно с этим справиться». Ничего, что ты не помнишь, дочка, что была маленькой дрянью, которая, вероятно, довела своих родителей до развода тем, что наплевав на их запреты, убежала из дому. Ничего, что ты, маленькая паскуда, три дня пряталась по лесу от ментов и местных мужиков, которые пытались тебя найти, пока родители старели внутри и теряли остатки жизни в глазах. Ничего, Маш, ничего. Ничего страшного, пока ты можешь залить это коньяком.
Алкогольная горечь немного помогала заглшить комок в горле и не зареветь, а пьяный туман в голове рваными клочьями пытался прикрыть те части памяти, которые отец ворошил раскаленной кочергой. Такая незапланированная операция по возвращению воспоминаний разрывала её голову на куски. Страшно было соглашаться с историей отца, страшно было её отрицать. Одурманенная, Мария не заметила, как закружилась её голова, а комок в горле превратился в тошноту. Извинившись, она, пошатываясь, встала из-за стола, и, едва не опрокинув его, заковыляла в сторону туалета. Упала на колени перед унитазом, больно ушиблась. Мерзкое чувство вины сжало её за глотку — точно также она ввалилась в туалет тогда, когда её вернули. Из груди полезли рыдания, которые буквально вывернули наизнанку Её вырвало фирменным мясом тетьтаниного приготовления и коньяком. Желудок очищался неохотно и тяжело, отчего Мария больно сжимала края унитаза и громко подвывала — от обиды и невыносимых позывов. Боль и отвращение к самой себе выходили из неё сгустками и отправлялись в унитаз. Стало легче. Она оперлась спиной на дверь, вытерла губы и сухо, без слез заревела, обняв себя за плечи. Сейчас Мария ненавидела себя за то, что забыла один из самых отвратительных поступков своего детства, ненавидела отца, который сунул ей в голову воспоминания, которые она принимать категорически не хотела и не могла, ненавидела даже тетку с которой он жил, потому что она увидела её слабой и во время срыва. «Да какого хрена?» — сдавленно провыла Мария? Какого хрена даже психотерапевт не смог докопаться до этой травмы? Психотерапия, да. Долгий этап жизни, который помогал ей принять развод родителей, то, что конечно же ребенок в этом не виноват, принять тот факт, что из-за этого не клеилась её личная жизнь и дружба, и даже то, что это косвенно толкнуло её к наркотикам. «Сейчас бы дорогу» подумала она с улыбкой, стремительно вырубаясь на полу туалета. Дверь открылась, она завалилась на спину, но её подхватили на руки. А потом наступила темнота.
Мужчина выбежал на улицу из подъезда, потому что услышал плач ребенка. Он не спал, просто лежал в постели. Сон не шел уже третью ночь — лишь иногда он проваливался в забытие, чтобы через несколько минут вынырнуть назад. Вынырнул он и сейчас — и сразу уловил едва слышный плач с улицы. Звук раздавался на фоне ватной тишины — город еще спал, небо только-только начало сереть. Он накинул домашний халат и тапки, выбежал из квартиры, не закрыв за собой дверь.
Мужчина выбежал на улицу из подъезда и начал оглядываться по сторонам, в поисках источника звука, убеждая себя, что тот ему не приснился. Было очень холодно, влажно и скользко — тот редкий год, когда начало марта сильно холоднее февраля. Холода мужчина не чувствовал. Он обежал вокруг дома, к той стороне, куда выходили окна его спальни, а окна выходили на лес.
Девчонка лет двенадцати шла по грязому мартовскому снегу, шла в легких кроссовках на босу ношгу и джинсовке, едва прикрывающей её от ветра и влажной ледяной крошки, летевшей с деревьев. Одежда была рваной и грязной, со следами запекшейся, бурой крови. На грязном лице отчетливо видны мокрые, соленые тропинки, но сейчас она уже не плакала — только растерянно смотрела по сторонам. Мужчина бросился к ней и обнял, попутно укутывая в халат, оставаясь в белой майке и трусах. Он крепко держал девочку, она не реагировала. лишь бормотала что-то неразборчиво — словно и не было её отца тут.
В окнах начал зажигаться свет. Кто-то стоял на балконе, раздались крики людей. Кто-то тоже вышел на улицу. «Жена» — мелькнуло у него в голове. Её торопливую походку он ни с чьей не спутает. Спиной он почувствовал её приближение — угрожающее, полное щелчков, вздохов, вони. Он повернулся, не отпуская девочку — она смотрела на него, и взглянул на жену. Огромная, почти в два раза выше него, с жирным мохнатым телом, переступающая по снегу многочисленными узловатыми черными ногами. Со жвал капает слюна, множество глаз отражают красный мартовский рассвет.Он улыбнулся сквозь слезы и сунул дочку жене.
Мария проснулась в своей постели, глубоко дыша, по-рыбьи захватывая воздух ртом. Самый сладкий вдох — первый, после кошмара. Когда снится настолько плохой сон, ей казалось, что в момент самой кульминации тело перестает дышать — ровно за несколько секунд до того, как она просыпается с криком. Легкие раздувались от кислорода, кровь стучала в висках, Мария возвращалась в реальность. Она рефлекторно потянулась к тумбочке, нашаривая маленький пузырек — капли для носа — самая маленькая и легкая расплата за терзание носа белым порошком. Пара нажатий — и препятствий для циркуляции воздуха не осталось. Она, наконец, смогла проснуться полностью. Бледное осеннее солнышко играло в комнате, было слышно, как шумят деревья за окном. Первая мысль, еще до того, как сознание пробудилось окончательно — «черт, в школу опоздала!». Странная, но, пожалуй, уместная — она оглядела комнату, в которой проснулась. Тут вообще хоть что-нибудь меняли? Письменный стол, ободранный и заново покрытый наклейками с «Барби» и «Черепашками-Ниндзя». Книжный шкаф, где уважаемые жители любой советской квартиры — Пушкин, Есенин и Толстой (очевидно, годами не покидавшие полок) соседствовали с Братьями Гримм. Маленький пузатый телевизор. И, разумеется, ковры — на стене и на полу. Марии оказалось достаточно нескольких секунд, чтобы удивиться — после чего её догнали тупая головная боль, тошнота и страшная сухость во рту. Последствия почти полной бутылки коньяка. Она закрыла лицо рукой. Тело и психика её ненавидели, если смешали вчерашний рассказ отца с алкоголем и породили этой смесью такие отвратительные кошмары.
Мария с огромным трудом оторвала себя от кровати, растерла лицо руками, глухо застонала. Кажется, такого похмелья с ней не случалось уже пару лет. Она ввалилась в ванную, включила струю прохладной воды и сунула голову под кран. головная боль и тошнота отступили, но лишь ненадолго. По крайней мере, этого времени хватило, чтобы обнаружить, что она еще во вчерашней одежде. В шкафу нашлись какие-то мешковатые штаны и старая, выцветшая футболка с двумя легендарными мышами — Микки и Минни Маус. Первый с годами и бесконечными стирками лишился большей части лица. Его мышиная супруга выглядела немногим лучше, правда была какой-то обесцвеченной. Одевшись в свои детские шмотки Мария побрела на кухню, в надежде найти питьевой воды и чего-нибудь, что успокоит её разбушевавшийся желудок.
Еще за несколько секунд до того, как она заглянула на кухню, она услышала бытовые звуки — Шкварчит плита, льется вода, позвякивает посуда. Мария на секунду вздрогнула и даже замерла. Она, живущая одна, давненько не слышала звуков готовки со стороны. Пришлось даже осадить себя: «Нет, конечно, это не могла быть мама».
Она осторожно заглянула на кухню. Тёть Таня, в похожем на вчерашний, мерзко-цветочном халате стояла у плиты и жарила что-то жирное, с тяжелым запахом. Мария робко улыбнулась, её голос в кухонных шумах звучал как-то слабо скрипуче.
-Доброе утро, тёть Тань.
-Доброе утро, красавица. Проснулась, наконец-то. Как головушка твоя, Машуль? — она улыбалась почти по-доброму, сверкая золотым зубом, но в глазах блестели лукавыми огоньками.
Такая фамильярность для Марии была непривычна и неприятна, настолько неприятна, что накатила новая волна тошноты, словно не давшая ей возразить.
-Да… всё нормально. Честно.
-Главное, проспалась. Всегда говорю, что при похмелье, главное, проспаться. Ты, конечно дала вчера жару — она подмигнула, полные складки лица зашевелилилсь. — А так отнекивалась, не хотела. Но я тебя не осужу, ты не бойся.
-Я.. нет, что вы. Случайно так получилось. Это все папины истории. Немного неожиданно было их слушать.
-Мы с ним еще вечерком, поговорим на эту тему, когда с работы придет — Она открыла кухонный ящик и извлекла оттуда полупустую бутылку коньяка. — Давай рюмашечку, головка быстро отпустит.
-Нет, я так не привыкла. Давайте лучше чайку — от одного вида алкоголя ей стало хуже, она тяжело сглотнула.
-Чайку так чайку. Садись, сейчас все накроем. — Тёть Таня сделала быстрый, едва заметный глоток из бутылки и пристально посмотрела на Машу, будто с вызовом: «Ну, давай, осуди меня». И, словно убедившись, что Мария не собирается ей отвечать, она успокоилась. Она усадила Машу за стол и начала накрывать — оладьи, ужаренные в масле почти до черноты, сметана, и какой-то сильно пахнущий чай. Мария осторожно принялась за еду, боясь лишний раз беспокоить желудок. Удивительно, но не смотря на масляные и жирные оладьи, начало становиться легче. Она осторожно отрывала кусочки от оладий и запивала травяным чаем. Головная боль рассеялась.
Тёть Таня уселась напротив, положив локти на стол, и, почти не стесняясь, рассматривала Марию в упор.
-Ну что, надолго ты к нам? Погостишь хотя бы недельку?
-Да нет, я вообще не планировала. Побуду денёк, два… по городу похожу и поеду.
-Побудь ты у нас подольше, с отцом пообщаешься, да и у нас с тобой будет времечко друг друга узнать.
-Может и стоит. Пообщеатьcя. — она затихла, сделала глоток чая и неспеша продолжила: Мы с тех пор, как… с тех пор, как они развелись не очень-то хорошо общаемся. Понимания нет. Да и эта история вчерашняя.
Тёть Таня понизила голос.
-Да, он у нас парень непростой. Не очень-то хорошо вчера с тобой поступил. Просто взял и вывалил вот так, ни с чего. Тут у любой крыша поедет — это даже хуже, чем когда тебе твои пьяные выходки рассказывают. Ты-то хоть помнишь, что с тобой вчера было?
-Не страдаю провалами памяти, спасибо. Напилась, поштормило, поблевала. Просто грустно стало. Как-то… Как-то невыносимо. Понимаете? Приезжаешь домой, в первый раз за двадцать лет, а тебе рассказывают про твои подростковые бунты — да и еще и про те, о которых я не помню. Я, наверное, непростым ребёнком была. Ну и что? Да и зачем мне напоминать про тот cкандал с матерью. Я её люблю, и как-то мерзко напоминать о том, как мы ругались.
-Ну ладно, все мы были детьми, даже если не очень хотим про это помнить — ухмыльнулась Тёть Таня. — когда мне было четырнадцать, я нарезалась так сильно, что приполза домой буквально раком. Мать меня отделала ремнем, еще неделю сидеть не могла. Со всеми случается — она захохотала.
-А я не пила. Я вообще ребенком была нормальным. Нигде не лазила.
-Так зачем ты в лес поперлась на два дня, хорошая моя? Кто тебя поволок? От родителей сбежала? Или игры какие были?
-Да нет… — на этом вопросе головная боль и тошнота накатили снова. — Не помню. Я пойду полежу еще. Мутит меня. Хорошо? Спасибо за завтрак, тёть Тань.
-Ну давай, отдыхай, солнце. Если что, опохмелочку я тебе принесу.
Маша лежала на боку, тупо уставившись в стену, водя пальцами по оборванным обоям, которые она ковыряла здесь сама же, много лет назад, когда ругалась с родителями или расстраивалась еще чем-то. Голова работала вяло, словно со скрипом, и она просто глазела в стену, думая обо всем сразу и ни о чем конкретном. На каждый звук шагов в коридоре она вздрагивала: её пугала мысль о том, что эта женщина войдет в комнату, начнет предлагать свою навязчивую помощь, насмехаться, да и в конце концов, просто увидит её в таком плохом состоянии.
Она представила себя со стороны и улыбнулась против своей воли: точь-в-точь ребенок, спряталась в своем родном углу, как и в детстве. Разводы штукатурки там, где стена не была прикрыта ковром, вызывали ассоциации с размазанными слезами. Когда-то она всё сокровенное прятала в этом углу — и слезы, и мысли, и стихи на тетрадных листах, и вырезки из журналов, и фотографии.
Мария подумала — а вдруг какие-то памятные вещи еще остались? Перестановок-то никаких не было. Раз уж болеть и ностальгировать, то по полной программе. Она сунула руку в узкую щель между кроватью и стеной, туда, где был когда-то её тайник. Было ощущение, что она схватила котёнка — такой толстый слой мохнатой, клубящейся пыли там был. Мария поморщилась, даже в носу зачесалось, но она продолжила нащупывать тайничок. Отогнув край линолеума, пальцы вляпались во что-то холодное и липкое — вдруг она забыла там какую-то еду и никто её не нашел? Она отдернула руку, оцарапавшись о край кровати. Подавив приступ тошноты, Мария попробовала снова, на сей раз, что-то нащупав. Что-то тонкое, плотное, такое же липкое. Она вытащила находку. Маленькая квадратная карточка — такие выплевывал отцовский «поляроид» много лет назад. Ни подписей, ни дат. В черном окошке среди белой рамки — двое детей, мальчик и девочка. Лица засвеченны вспышкой, выцветшие, но разобрать еще можно. Пацан, лет пяти-шести, обнимает девчонку за шею чуть сильнее, чтобы быть аккуратным, но явно от души, изо всех сил. Девочка, смешная, без одного зуба, широко улыбается в камеру и обнимает мальчишку в ответ. Девчонку Маша узнала — с фотографии ей ухмылялась она сама, лет на двадцать моложе. Девочка выглядела счастливо, с ней еще не случился развод родителей, переезд из родного города и зависимость. Мария улыбнулась сама себе, подумав, что тогда она даже не знала, что такое похмелье. А вот мальчик — его Маша не узнавала. Лицо словно стерлось сильнее всех остальных деталей фото. Мария пыталась разглядеть его черты — из-за света их было почти не разобрать. И чем дольше она вглядывалась, тем сильнее её начинало тошнить. Лицо мальчика, даже не смотря на дефекты фото, выглядело как-то… неправильно. Не таким, как должно быть. Вызывало тревогу. Маша попыталось вспомнить его имя — не выходило. Она примеряла на мальчика имена своих друзей детства, но ни одно не подходило. Еще страшнее было то, что она не помнила, когда этот снимок был сделан. и кто этот ребенок на фото с ней, но они явно были в хороших отношениях. Память просто и коротко сказала: «нет». Снова накатила тошнота. Она положила фотографию на стол картинкой вниз и закрыв рукой рот, убежала в сторону ванной. Вернувшись, побледневшая, она снова легла в кровать и крепко уснула.
Пришла в себя она когда комнату уже накрывали сумерки, а солнце уже уползло из комнаты. Точное время было определить невозможно, и как всегда, после дневного сна, было неясно, сколько она проспала. Час? Шесть? Сутки? Отсутствие временных границ вызывало почти физическую беспомощность, опоясывающую все тело как железные обручи. Стены будто выросли и давили на Машу, заставляя чувствовать себя маленьким ребенком. Радовало только, что головная боль прошла, желудок не крутило — наоборот, очень хотелось есть. Она выползла из кровати, переоделась в домашнее и сунула в карман шорт злосчастную фотку со стола.
Отец уже вернулся с работы и усаживался за стол, готовясь ужинать. Тёть Таня активно накрывала на стол. Маша заметила на столе коньяк и поморщилась. Женщина проследила за её взглядом и заговорщически подмигнула, мол «никому ничего не расскажу». Мария проигнорировала намек.
-Привет… пап. — Она робко улыбнулась ему. Как дела на работе?
-Привет, Маш. Заспалась ты. — он ненадолго поймал её взгляд, ответил улыбкой и сразу вернулся к тарелке.
-Немножко, я… Плохо ночью спала, наверное из-за непривычной кровати.
-Главное, сейчас отдохнула. Только непонятно, что сегодня ночью делать будешь.
-Предаваться воспоминаниям, наверное.
Она вытащила из кармана фотку и протянула её отцу. Тёть Таня, кажется, охочая до всяких сплетен, жадно проследила за её рукой.
-Ну, это на полароид снято. У нас был такой, еще когда мы вместе жили. Наверное, что-то завалялось…
-Хотя мы почти все это вытряхнули и отправили на помойку — встряла в разговор тёть Таня. Интересно, где это пропустили.
-Нашла вот. — холодно ответила Мария. Она не отличалась сентиментальностью насчет старых вещей, но мысль о том, что в её памяти могла копаться посторонняя женщина, вызывала отвращение — Мне больше интересно, кто на ней.
Отец вернулся к изучению фото.
-Ну, беззубую девочку я сразу узнаю. Такая красивая выросла — без улыбки заметил он. — А вот мальчик… Мальчика я не помню. Хотя друзей у тебя было не так много.
Он, рассматривая фотку, хмурился все сильнее. На лбу выступила испарина, он рассеяно потер его салфеткой.
-Нет, хоть убей, не помню. Но вот, посмотри, тут кто-то еще есть на фотке, вот сзади видно платье полосатое.
Тёть Таня резким движением выхватила фотографию и начала её рассматривать, крутя в руках. Маша надула ноздри и потянулась за фоткой, но женщина оказалась быстрее. Она отвернулась и приблизила фото к лицу.
-Платьишко-то знакомое, Вов. Ты не поверишь, недавно-то видела, а у меня память на шмотки отличная!
Маша замерла и решила потерпеть еще немного, чтобы получить ответ. Тёть Таня поигрывала интригой словно гранатой без чеки.
-У Тамарки-то нашей точно такое же есть, она его даже надевает иногда. Только выцветшее жутко. Не удивлюсь, если она его уже двадцать лет таскает, бедняжка.
-Ну и как мне ваши дальние родственники помогут?
-Это не Танины родственники, Маш. Это соседка наша. — ответил ей отец.
-Тёть Тамара? Сорокина? Из тридцать шестой?
-Да, она тут до сих пор живет.
-Спасибо — ответила Маша и резко вырвала фотку из рук зазевавшейся Тёть Тани. — А это я себе заберу. На память.
Женщина вроде бы и не обиделась, лишь блестнула золотым зубом.
-А ты к ней сходи, Марусь. Поспрашивай про фотку, может она что про пацаненка знает, наверняка, все местные же.
-Вот и пойду. И да, Тёть Тань, меня все еще зовут не Маруся, а Мария. Пожалуйста.
-Ладно, ладно, уговорила. Иди сходи, пока она не спит. Только учти, за двадцать лет крыша у неё слегка подтекла.
Маша подошла к двери в тамбур и посмотрела на звонок в квартиру 36. Железная, черная дверь была похожа на вход в склеп. Когда она была маленькой, двери не было, она легко могла пройти к квартирам. Только не очень помнила, зачем ходила туда. Она надавила на звонок. Захлопали двери, зашаркали тапочки. Тёть Таня вчера встречала её бодрой, живой походкой. Шаги, которые она слышала сейчас были медленными и шаркающими. Дверь заходила ходуном, задвигались многочисленные засовы, и когда она распахнулась, навстречу Марии вышла, буквально из темноты, женщина, высокая и постаревшая. С длинными седыми волосами, узловатыми руками, сложенными на груди, поверх, кажется, того же платья, что было на фото.
-Здравствуйте. — тихо промолвила женщина, смотря куда-то сквозь Машин череп. — Чем я вам могу помочь?
Мария замялась. Сейчас она больше всматривалась в лицо женщины, стараясь вызвать её лицо в памяти, такой какой она была двадцать лет назад. Не получилось. Она решила, что «взрослая» должна помнить нё лучше и доверилась ситуации.
-Тамара Михайловна? Меня зовут.. Я Маша. Вы меня помните? Я тут жила, рядом. Когда была маленькой, мы потом с мамой переехали.
Женщина слегка нахмурилась, едва-едва сдвинув брови.
-Маша… Маша… Какая ты красивая стала, большая. — её голос слегка дрогнул, она сделала глубокий вдох, чтобы успокоить себя.
-Я вот к отцу в гости приехала на пару дней. Решила к вам зайти, тёть Тамар, поздороваться… проведать. Все-таки жили так долго рядом. — Маша не помнила, какие у них были отношения с соседкой, но решила рискнуть.
-Заходи, Маш. Чаю тебе поставлю.
Тамара приоткрыла дверь в квартиру, деревянную, которых Маша не видела уже долгие годы. Квартира встретила её полумраком и запахом старости, воздух здесь словно остановился. В осенних сумерках, переходящих в ночь, квартира выглядела бесцветной, как и её хозяйка. В югославской стенке-шкафу пылилась посуда, на полках стояли старые книги, которые, возможно, никто никогда не читал. Телевизор был накрыт вязаной кружевной салфеткой, все вокруг было в пыли. Пахло кошками, хотя животных Мария не видела. Что это было за место? Эту квартиру Мария не помнила. Тамара Михайловна аккуратно коснулась машиного плеча и пригласила её на кухню.
-Садись, Машуль, сейчас тебе чаю нальем. Посидим, у меня тут сушки есть… — она поставила на стол пару щербатых кружек в красный горошек, включила синий огонь под чайником и вытащила из стола пакет с болезненного вида баранками, которые пахли сыростью и пылью, как и вся остальная квартира. Из пакета выполз таракан и пробежавшись по столу, скрылся где-то в батарее. Маша решила, что сушек она не хочет.
Женщина, Тамара Михайловна, отодвинула еще один стул и сказала куда-то в пустоту: «Сережка, приходи, садись, у нас сегодня гости».
Маша испуганно оглянулась, но из комнаты никто не вышел. Тамара Михайловна, тем временем, налила чай себе, налила чай Марии и еще в одну кружку, которую поставила с краю стала. Женщина хлопнула себя по лбу.
-Чуть не забыла! Маш, ты не возражаешь, с нами Сереженька посидит, чаю попьет… У нас гостей давно не было.
-Конечно, теть Тамар, я непротив.
Маша была встревожена. Соседку она помнила плохо, но уж точно запомнила, если б у неё были проблемы с её психическим состоянием. Она слышала про такое, когда человек не мог смириться с потерей. Пробежала страшная мысль, о мальчике, который был с ней на фотографии. Она осторожно спросила:
-А Серёжа это?…
-Это мой муж.
Старушка еле выдавила из себя улыбку, по уголкам губ побежали трещинами побежали морщины, будто лицоо было покрыто воском, который трескался от движения.
— Ты не пугайся, я не дурная. Он пропал, бедненький. Говорят, погиб, но я не очень верю. Он со мной, вернулся, хороший но вижу его отчего-то только я. Он с нами посидит немного, он скромный, молчаливый.
Маша сделала глоток из кружки и провела ладонью по лицу. Вот только призраков ей не хватало, пусть даже только психических. Ночь за окном стремительно надвигалась, двор опустел. Она решила не ждать окончательного наступления темноты, которая с минуты на минуту должна была накрыть квартиру, и перешла к активному наступлению.
Достав фотографию из кармана, она начала говорить.
-Теть Тамар, я вот тут в комнате убиралась, фотки пересматривала, друзей вспоминала. Вот нашла одну, и не могу вспомнить, что это за мальчик — она протянула фотографию Тамаре. — Папа сказал, что вы здесь, на фоне… Ваше платье.
Женщина взяла фотографию в руки и посмотрела сначала также как и на Машу, словно бы сквозь неё. А потом начала вглядываться. И чем дольше она смотрела на детей, тем сильнее дрожало её лицо. Маша с тревогой наблюдала за женщиной, дрожь которой медленно превратилась в спазмы. Она закашлялась, пытаясь, но безуспешно, исторгнуть из себя рыдания. Маша подскочила и взяла Тамару за плечи.
-Тихо-тихо, Тамара Михайловна… Вы чего?
-Сыночек мой, сыночек мой хороший, что же тебя так… Пропал мой хороший, сгинул. Сгиииинул. — её плач без слез напоминал вой скорбящей по хозяину собаки.
Маша отобрала фотографию и обняла женщину за плечи. Дрожь Тамары передавалась Марии. Она пыталась посочувствовать, но была одна проблема — она совершенно не помнила этого ребенка.
-Я… я не помню Вашего сына.
-Как это не помнишь, Машуль… вы же так дружили, он же только тебя и слушал, вы же целые дни вместе проводили, не разлей вода.
Она неожиданно затихла, повернулась к пустому стулу и сказала уже более твердым голосом — Сережа, ну что она такое говорит. Сыночка нашего не помнит. Неправильно, неправильно.
-Я так-то и мужа вашего не очень помню…
-Конечно, не помнишь. Мы поженились-то когда вы уехали… Когда Колечки моего не стало.
Маша закрыла лицо руками. Она чувстовала себя так, будто какая-то часть памяти предала её, даже оскорбила. Почти плюнула в лицо. Она помнила надписи на стенах, помнила, где прятала вещи от родителей. Но как она могла забыть смерть соседского ребенка, к тому же, её друга, как говорила? Такие вещи выжигаются клеймом в сознании всего небольшого сообщества, каким и был их город тогда. А тут, ни отец, ни она сама словно уничтожили этот факт в своей памяти. Нет, конечно, такого быть не могло. «Это явно не сын соседки, в её состоянии, когда она видела покойного мужа, она и ребенка могла придумать» — думала Машрия.
Девушка, пошатываясь, встала со стула и неловко потрепала соседку по плечу, стараясь хотя бы создать видимость поддержки. Оглянулась по сторонам — и правда, нет никакого намека на то, что здесь когда-то жили дети.
-Тамара Михайловна, я вам… я вам очень соболезную. Но, простите меня, я совершенно не помню, как это произошло. — она старалась придать твердости своему голосу.
Тамара забегала глазами по комнате, переводя взгляд то на стул, где, как она убеждала Машу, должен был сидеть её покойный муж, то на неё саму, то на черный дверной проем, ведущий вглубь квартиры. Только сейчас Маша поняла, что стемнело окончательно и квартиру заволокла чернильная мгла. Свет давали только желтые фонари за окном. Безумная женщина, темнота, истории о мертвых детях и призрачных — неожиданно Маше, рационалистке, стало страшно.
-Тамара Михайловна, там уже поздно, я пойду… Давайте, я завтра зайду, и вы мне расскажете все, выговоритесь.
Женщина её проигнорировала, продолжая смотреть в темноту. Маша рванула прямо туда, зажмурившись. Темная, чужая квартира давила на неё — раздраженное воображение словно кричало, что они здесь не одни. Маша схватила свои тапки и выбежала в подъезд босиком, захлопнув дверь за собой. Из квартиры за спиной раздавался такой же бесслезный, сухой плач и вой. Маша рванулась домой, хлопнув тамбурной дверью так, будто за ней кто-то гнался. Когда Тёть Таня открыла входную дверь и пустила её внутрь, она посмотрела на неё с раздражением и злостью.
-Ну как все прошло? — хитро спросила женщина.
Маша тяжело дышала.
-Вы почему ни слова не сказали, что она такая странная? Мужа мертвого видит, сына себе придумала, говорит, мой лучший друг был.
-Сына? Ох, и правда… Я совсем как-то и забыла, что сын у неё был. Брак-то недолгим оказался. Как паренёк пропал, через некоторое время она замуж выскочила. Счастье-то великое, в таком возрасте. Вроде бы пытались еще одного родить, не вышло. Тамара так и не примирилась, наверное. А потом проходит несколько лет и тут-то её муженька убивают. То ли застрелили, то ли порезали, где-то тут недалеко у нас, не важно. После этого она окончательно в себя ушла — а кто бы не ушел. Тяжелая судьбинушка у неё оказалась.
У Марии на глотке сжалась невидимая рука. Если ребенок был, то почему она его не помнила?
-У отца еще поспрашиваю утром. Он спать ушел?
-Конечно. Притомился. Не дождался тебя из гостей.
-Пойду последую его примеру. Спокойной ночи, Тёть Тань.
-И ты отдыхай. Мария.
Девушка и женщина сдержанно улыбнулись друг другу и разошлись по своим комнатам. Сон Маше еще долго не шел — то ли сказалось то, что она хорошо выспалась днем, то ли не отпустило вечернее потрясение. Она лежала, уставившись в стену и думала о том, какое дикое у неё было детство. Пропадающие дети, пропадающие даже из памяти, её собственный побег, убийства вокруг, развод родителей. Это кладбище хрущевок прятало под собой слишком много, вступив в преступный сговор с её памятью. Засыпая, она всё думала о том, хочет ли она раскопать это прошлое из под пыльных, нужно ли ей это тряпок. Прежде, чем она нашла для себя ответ, сон накрыл её с головой.
Квартира Грея 