Колька один. Глава вторая.

Всем привет! Давно не виделись. Сегодня у меня для вас необычный текст. Во-первых, это почти прямое продолжение предыдущего рассказа (почитать можно здесь). Он был относительно закончен, но мне захотелось расширить сеттинг и посмотреть, что было дальше. Во-вторых, это еще не конец. Историю я планирую завершить в течение еще трех-четырех глав примерно такого же размера. В-третьих, поскольку история еще не закончена, финальный вариант этой главы может измениться в итоговой публикации, возможно, даже, очень сильно. В общем, я надеюсь, что эксперимент вам понравится и вы дождетесь окончания истории. Ну и название «Колька один» рабочее, возможно, оно изменится. А пока ждете — можно подписаться на ТГ-канал, где будут новости о процессе работы и свежие отрывки. А ещё я прикрутил чат, и все публикации можно будет обсудить. Приятного чтения!

Глава 2
Домой

«Моя маленькая Герда
Я уже не нахожу места
Я совсем из другой сказки
Мне в твоей голове тесно»
-Стимфония, «Герда»

Зеленая электричка остановилась, громыхнув колесами. Двери вагонов расползлись в стороны, людей на платформу вышло немного. Среди них — молодая девушка, лет двадцать пять — тридцать на вид, точнее со стороны не определить. Одета по-столичному строго, почти официально — серый костюм с брюками, небольшая сумочка в руках, никаких украшений кроме скромных серёжек. Приезжая была высокого роста, пожалуй, ещё чуть-чуть и её можно было бы назвать нескладной, но вместе с костюмом это только придавало внушительности. Каштановые волосы слегка поистрепались в дороге и лежали теперь неаккуратно, словно пытаясь осторожно испортить образ, но, скорее, придав ему некоторой вольности. На лице — большие темные очки. Вряд ли от солнца — болезненный свет раннего октября уже не слепит. Скорее, чтобы не дать нежелательным взглядам поймать её взгляд\. Незнакомка выглядела слишком по-столичному для этих мест и явно не хотела, чтобы её рассматривали еще внимательнее, не хотела, чтобы кто-то считал хоть малую толику её чувств.

Поправив пиджак, оглянувшись, и выдохнув после душной электрички, девушка достала из сумочки мобильник и отправила контакту «Отец» короткое сообщение: «Я на платформе. Скоро буду у вас». Подождав пару минут, но так и не получив ответа, она двинулась вниз с платформы по дряхлым, раскрошенным ступенькам, которые не ремонтировались уже много лет, и с каждой пережитой зимой всё больше превращались в серую крошку. Ступеньки эти почти сразу выводили всех приезжих к крохотной привокзальной (хотя, точнее было бы сказать, «пристанционной») площади с кучкой ларьков, которые жались друг к другу как воробью, стойбищем выцветших маршруток и стайкой таксистов. Они назойливо выкрикивали с легким южным акцентом: «Такси, такси! Двести по городу! Для красавицы сто пятьдесят». Приезжая усмехнулась, так чтобы таксисты услышали: «Тут весь город за десять минут пройти можно, а вы — такси, такси…». Недождавшись их реакции, она подошла к главной привокзальной, а то и всего города, достопримечательности — уродливому подобию стеллы, которая задумывалась как внушительное название города, выполненное в модном («лет тридцать назад» — подумала она) «советском» стиле. Сейчас эта громадина выглядела почти жалко — с торчащими из бетона, словно кости, ржавыми арматурами. Девушка  приблизилась почти к самому её основанию, взглянула на бетонное нечто с какой-то жалостью и что-то тихо пробормотала про «могильную плиту советского модернизма». Она обошла её с одной стороны, чуть наклонилась — примерно на тот уровень, до которого может дотянуться ребенок лет 6-8 и нашла, на том же месте, что и раньше, имя, старательно выведенное маркером: «Маша». Тут, если поискать, можно было найти и другие имена, но большая часть из них скрошилась. А вот её уцелело. Девушке не нравилась эта форма её имени, её так не называли очень давно, даже немногочисленные близкие друзья звали её Марией, но кусок бетона, на котором она вывела его почти двадцать лет назад, об этом не знал. Он запомнил это имя и сохранил его до возвращения его хозяйки домой. 

Мария двинулась вперёд, насквозь через городок, удивленно глазея по сторонам. Все вокруг было утыкано новостройками-«свечками», по четырнадцать этажей и выше, которые выросли почти сплошной стеной, еще как-то умудрившись втиснуть в свои ряды одинаковые детские площадки с горками и карусельками кислотных цветов. Девушка, оторопев, сняла очки, уже не заботясь, узнают её или нет, и во все глаза рассматривала совершенно новый город, который за время её отсутствия вырос поверх знакомых ей мест. Стелла и станция позади неё казались почти издевательскими на фоне провинциальных «небоскребов», поблескивающих стеклами балконов. Почти у каждого нового дома первый этаж был утыкан какими-то магазинчиками. Пара сетевых супермаркетов, бесчисленные зеленые плюсики круглосуточных аптек, и по соседству с ними такие же одинаковые яркие буквы «Живое Пиво». Мария оглянулась на железнодорожные пути, чтобы сориентироваться в направлении и двинулась перпендикулярно станция, прорезая насквозь незнакомые типовые дворы, пока, наконец, не вышла на маленькую улочку с пятиэтажными домами из грязно-серых и коричневых панелей. 

Второй раз за пятнцадать минут ей в голову пришла ассоциация с могильными плитами. Улочка из десятка пятиэтажек была похожа одновременно на старческую челюсть — так редко стояли дома, и на настоящее кладбище памяти о былых годах. Из центра городка, который тогда весь состоял из трех таких же улиц, это место превратилось в отшиб, выселки, которые не должны были своим видом портить малышам из высоток картинку Новой России Будущего. Ощущение усиливалось тем, что из-за большого количества деревьев, унылая, пожелтевшая осень была здесь гораздо заметнее. Вот только, в отличие от настоящего кладбища, эти уродливые памятники девяностым были полны полостей и нор, в которых жили те, кто не смог или не пожелал уехать. Жили тихо и незаметно, в стороне, словно не желая растворяться среди приезжих. Мария растерялась, задумавшись о том, может ли она считать себя местной, после почти двадцати лет отсутствия. Даже внешне она была больше похожа, в лучшем случае, на жительницу новостроек. В худшем — в ней ничего не осталось от этого места. Еще больнее было от того, что она стала другим человеком за это время, а родная улица не изменилась вообще. Дома одним своим видом словно прожигали дыру в её памяти, сквозь которую на неё укоризненно смотрело прошлое. Мария вернула себя в реальность, четко сказав себе, что надо зайти в магазин и купить тортик. И желательно, сделать это в новенькой «Пятерочке».

***

Сжав кулаки так крепко, что веревочка от тортика «Сказка» крепко врезалась в пальцы, девушка приблизалась к самому дальнему дому, из-за которого виднелась черная полоса соснового леса. Пятиэтажка казалась самой преземистой, грязной и обшарпанной из всех, что были на этой улице. Сложен он был из грязно-белых блоков, в отличие от остальных домов, что придавало ему какой-то сырой, недолепленный вид. Мария нашла нужный подъезд и понажимала на домофонные кнопки — никаких сигналов и ответов не последовало. Домофон не работал и Мария, заходя в подъезд, почувствовала себя преступницей, которая этим пользуется.

Внутри дома, ощущение того, что время застыло, сразу же многократно усилилось. В глаза сразу же бросилось — нет, не обветшание, подъезд выглядел крепко. Марии на ум пришло слово «одряхление». Изменилось всё мало — за двадцать лет обещанного ремонта так и не случилось. Подъезд словно посерел, покрылся морщинами изнутри. Редкие надписи на стенах хоть и остались на своих местах, но порядочно выцвели. Мария решила продолжить свою игру, начатую на площади и решила проверить, найдет ли она что-нибудь знакомое среди слов на стене. Внимание привлекла одна из записей, почти у самой входной двери. Надпись была старой еще когда Мария была маленькой и гласила: «Закрывай дверь подъезда на ночь, чтобы чужие не пытались залезть внутрь, а свои не могли выбраться наружу». Сейчас она почти исчезла, но слова еще можно было различить, недостающие линии достраивала сама память. Девушка поджала губы. Вспоминать, что это значит, она не хотела и отвернувшись, пошла по лестнице наверх. Лифты в таких домах предусмотрены не были.

«Один, два, три, четыре» — считала она этажи и наконец, увидела знакомую цифру нарисованную синим маркером, может быть, даже знакомой ей рукой. Не смотря на все попытки не думать о прошлом, тревога, вызванная знакомыми образами, извивалась внутри словно щупальца, сырые и скользкие, лезущие куда-то вглубь. 

На площадке было четыре квартиры. Две из них были спрятаны за железной дверью, которая должна была отрезать их от остального подъезда и дать дополнительное безопасное пространство. Еще две, напротив, без такого щита выглядели сиротливо и как-то брошенно. Марии нужна была одна из них. Девушка замерла, словно это была не дверь, а картина на выставке. И не признанный шедевр, а что-то очень неприятное, абстрактное, нарисованное никому неизвестным художником, который бурым, однотонным цветом сумел отразить на холсте самые потаённые моменты её детства, которые даже ей удалось забыть, и это попадание было настолько точным, что ощущалось почти как наглость. И чтобы от этой наглости оправиться, ей потребовалось несколько мучительно долгих секунд. Только после этого она смогла нажать на звонок.

Моментального ответа не последовало. Дверь молчала, почти насмешливо. Мария почувствовала себя глупо. «Может, не получил СМС? Может, забыл?» Но прежде, чем смятение перешло в злость, за дверью раздался суетливый топот и она едва успела отскочить, чтобы её не ударило.

Мария приготовилась выдавливать дежурную улыбку, которую она специально натренировала для одной-единственной цели — встречи с человеком, которого она не видела годами. Тренировки моментально пошли прахом, потому что перед ней стояла незнакомая женщина. Лет шестидесяти, пухловатая, в простом домашнем платье, накрашенная чуть ярче, чем полагалось при хорошем вкусе. В улыбке блестнул золотой зуб. Она смотрела на пришелицу с неменьшим удивлением. 

Разрывать неловкое молчание пришлось гостье.

-Здравствуйте. Это я, Мария.

-Маша, да? Ну здравствуй, здравствуй. Проходи скорее, отец сейчас в ванной, что-то он там застрял. Женщина положила горячую, покрытую пигметными пятными руку ей на плечо и почти силой втащила в квартиру.

-Татьяна Петровна? — неловко переспросила Мария. Детская форма её имени словно лишила её какой-то привычной защиты.

-Ну какая я тебе Петровна? — женщина демонстративно нахмурилась, но в ту же секунду морщинки на лице снова разгладились. — Тёть Таней будешь звать. Не чужие люди… всё-таки.

-Не чужие — тихо согласилась Мария и отвела взгляд, осматривая квартиру. Всё такая же маленькая, полутемная крошечная двушка. Следов ремонта, как и в подъезде, почти не было, кое-где появилась новая мебель, была предпринята попытка поклейки дешевых обоев, но в остальном, отцу и его новой жене не удалось замаскировать тоску, висевшую в этом доме с девяностых годов. Мария подумала, что над посёлком висит какое-то проклятье и злой волшебник заколдовал его так, чтобы он не двигался во времени и не менялся. Она взглянула в окно, на стоящие неподалеку многоэтажки. Казалось, что они подкрадываются всё ближе, и замирают, когда она смотрит на них. «Ну, пусть хоть что-то в этом мире останется неизменным».

Хлопнула дверь ванной. Мария вздрогнула от вновь накатившего предвкушения встречи и внутри все похолодело. Она обернулась на шаги и холодные щупальца внутри будто взбесились. Мужчина, который вышел из ванной, с еще блестевшими от лосьона после бритья щеками был… не таким, каким она ожидала его увидеть. Лысеющий, невысокого роста, который словно еще стал ниже, чем при их последней встрече. Мария выросла, стала взрослой женщиной, пережившей развалившиеся на пороге свадьбы отношения, профессиональный кризис и зависимость, а её отец так и остался здесь, не меняясь, как и весь городок, лишь покрываясь следами времени — сединой, морщинами и серостью. Даже роговые очки были всё те же, со времен, когда он работал инженером, толстые и затертые. Никуда не делась и равнодушная меланхолия на его лице, и даже увидев то, какой стала его дочь (а стала она красавицей), он лишь едва-едва улыбнулся.

Марию разрывало два противоположных чувства — броситься ему на шею и обнять и сдержанно поздороваться. Она, должно быть, так и не простила ему того равнодушия, с которым они прощались при разводе с матерью и их переезде. Она открыла рот, чтобы поприветствовать его, но неожиданно для себя, рванулась навстречу и крепко обняла старика, чувствуя, как лицо становится мокрым от слез. Вопреки всем её ожиданиям, он сжал её в ответ и когда, через несколько секунд она отстранилась, то увидела, что за очками отца тоже блестят слёзы. Стремительно высыхающие, словно в пустыне, но настоящие. Солёные. 

Они улыбнулись друг другу. 

-Привет, пап. — смущенно пробормотала Маша. Она не ожидала такой реакции, ни от себя, ни от него.

-Ну что… Давайте обедать. — Он пытался собраться с духом и взять себя в руки. Спустя несколько секунд все снова стало как раньше: сдержанное любопытство с тенью меланхолии и большой осторожностью обеих сторон.

Тётя Таня накрывала на стол, раскладывала старые тарелки, из которых Маша ела еще в детстве. Щербатые, с выцветшим узором, они cмутно пахли сыростью. Машка уселась за стол, напротив Тёти Тани, рядом с отцом, но всё еще немного в стороне, опасаясь сближением нарушить ту неловкую магию, которая возникла между ними. На столе стояли большой кусок мяса в старой форме для запекания, украшенной цветочками, пара салатов и бутылка коньяка. 

-К празднику — сказала Тётя Таня, проследив за взглядом Марии. Мы так-то обычно не пьем.

Мария поджала губы.

-Я тоже. Стараюсь избегать алкоголя. — Она неловко улыбнулась и почувствовала как взгляд отца задержался на ней. — Это обязательно, тёть Тань? Хотя… от одной хуже точно не станет. — Она не боялась алкоголя, не он был её демоном, но зная легкость, с которой она впадала в зависимости, лучше всего было не злоупотреблять. Один раз она уже пережила тяжелое избавление, и повторять не хотелось. 

Но сейчас, когда она чувствовала привкус своих слез и слез отца, она решила дать себе небольшую слабину. Тётя Таня разлила коньяк по рюмкам. Все трое чокнулись и она радостно, даже экзальтированно вскрикнула: «За встречу!». Мария резко опорожнила рюмку прямо в пищевод, и сморщилась, сразу отправив в рот ломтик лимона. Огонь пробежал по пищеводу и разлился теплом в желудке. Хуже не стало. Тёть Таня заговорщически улыбнулась и подмигнула Маше, сверкнул золотой зуб. 

-Ну вот и отлично. Хоть встречу скрепили по-человечески. А теперь давайте кушать, пока все горячее.

Мария облегченно вздохнула и накинулась на сочный кусок мяса. В голове и в теле приятно потеплело и она наконец, смогла включиться в разговор.

-Так чем ты занимаешься, Маш?

-Ну… я флористка. Занимаюсь цветами, цветочным оформлением, квартир, садов… в общем, как дизайнер, только с цветами.

-Как интересно — cказала тёть Таня. Никогда такого не видела. Наверное и платят хорошо. Вот нашей квартире не помешало бы немножко цветочного дизайна, как думаешь, Вов?

Отец дежурно улыбнулся. Маша заметила, как задрожала рюмка в его руке, вот-вот готовая лопнуть от давления. Он неожиданно вклинился в разговор.

-Ну, Маша этим с детства любила заниматься. С тех пор, как они с матерью переехали, стало тусклее.

Марии стало не по себе, к горлу подступил комок. Она хотела по привычке замолчать, но алкоголь в крови развязал ей язык. Голос едва ощутимо дрожал, и больше всего она боялась показать эту дрожь новой отцовой жене.

-Да, я с детства люблю больше цвета везде добавлять. Бегала по всему району и закрашивала все своими мелками. А домой еще и цветы таскала, на подоконнике всегда росли. Потом, конечно, немного повзрослела и перестала, но, уже в универе к этому вернулась. Не помню, почему так резко забила на это, конечно, но удалось как-то восстановиться.

Она помнила, почему вернулась, и что это было за «как-то». Вот только избавиться о этого было невероятно тяжело. Она улыбнулась зарумянившимся щеками и сделала глоток из рюмки. Улыбнулась лукаво, вспомнив то адское время университета, когда она пыталась справиться с творческим блоком, а потом вылезти из амфетаминового ада. 

-Да, ты права, твое желание рисовать отпало резко после того случая… — тихо сказал отец.

Коньяк неожиданно начал горчить, никакого приятного вкуса во второй рюмке не было. Только горло обжег. Мария закашлялась. 

-Какого случая?

-Ты не помнишь, Маш? Когда ты… Ты заблудилась в лесу. Пропала. А потом вернулась, когда уже мы почти отчаялись. 

Она замерла и смотрела на отца, не мигая, словно под гипнозом. Было ощущение, словно он застукал её с невыполненной домашкой, как тогда, в детстве, когда все внутри сжимается от того, что правда вскрылась и от того, что за этим последует неудовольствие родителей.

-Я ничего не помню, пап. Расскажи.

-Ты кричала, брыкалась, когда тебя пытались оттащить домой, и когда к тебе подошла мать, ты назвал её паучихой, стукнула её и пыталась сбежать. Этого тоже не помнишь?

Мария побледнела. Её тошнило. Она не понимала, хочется ей разбить эту рюмку в руке о стену (или об отца) или вылить её содержимое себе в желудок.

-Нет.. нет, ничего такого не было. Не говори так. 

-После этого-то все и поменялось. Ты перестала рисовать, а между мной и твоей матерью случился разлад. Это был плохой год, и плохая весна. 

Маша потупила взгляд. Она совершенно ничего не помнила из тех событий, и это было так же страшно, как тогда, когда она наконец начала признавать факт своей зависимости. Отцовские слова выбили остаток самообладания и щупальца в желудке заполнили её всю, отравляя её сознание и чувства. 

-Расскажи, пап. Я ничего не помню. Расскажи про тот день, когда я потерялась в лесу.