Колька один

Этот рассказ вырос из маленькой истории в один твит, которую я писал для какого-то конкурса:

Колюшку оставили бабушке-соседке на вечер. Лежит он на спинке, смотрит на сырой потолок. Не дрогнет — боится, да и тесно в боках. А Бабушка все бродит, да напевает: «Во гробке, да во гробочке, засыпает мой сыночек. Вот Слепой Лука придет и в Трясину заберёт». Страшно Колюшке — не успеет мама домой.

На конкурсе история прошла незамеченной, но мне самому она понравилась. Спустя полгода сдул с неё пыль и она разрослась до настоящего, пусть и маленького рассказа, еще и подкрепилась некоторыми детскими воспоминаниями. И я надеюсь, что продолжит расти и жиреть дальше. А еще это первая запись за семь месяцев и это очень здорово. За свежими записями и отрывками до сих пор можно прийти в телеграм-канал. Приятного чтения.

***

Мама стояла перед зеркалом и красилась, и её запах — запах пудры, губной помады и духов — мамин запах, заполнял всю комнату. Колька этот запах любил, тот словно давал понять, что мама здесь и все хорошо. И даже через считанные минуты, когда она уйдет, запах еще будет висеть в комнате и обволакивать его безопасностью. Колька почти не смотрел на то, как мать прихорашивается перед зеркалом — просто сидел на полу и катал из стороны в сторону цветастый грузовичок, посадив в него пыльного зайца. Мальчик представлял, что везёт своего зайца в школу и был очень сосредоточен на том, чтобы объехать все кочки на дороге. Пока зайчик едет, можно не думать о том, что весь вечер придется провести в одиночестве.

Сегодня Мама собиралась в театр. Колька привык оставаться один — в свои неполные, но “уже взрослые” шесть лет он мог и заварить себе чай и разогреть еду, которую она оставляла на плите. Одиночества он не боялся — можно спокойно собрать конструктор или поиграть в “Денди” не чувствуя нарастающей материнской тревоги за спиной.

На ночь его одного не оставляли. В такие случаи их семью выручала замечательная Машка. Соседская девчонка, сильно старше Кольки (“Четырнадцать!” — как она гордо говорила мальчику) души не чаяла в белобрысом Колюшке, легко находила к нему подход и, как говорил Колька ей тихонько, справлялась с его страхами даже лучше мамы.

А матери, обе одинокие женщины, обе жили вдвоем со своими детьми, поддерживали эту теплую дружбу, понимая, что у ребят больше никогда не будет настоящих братьев и сестер. Время было непростое — родители работают круглыми сутками, дети лазают по дворам, собирают мусор за гаражами, бесцельно бродят по дворам и играют в дешевые китайские приставки. Хорошо, когда рядом есть надежное плечо, пусть даже соседское.

-Мам, а когда Машка придет? — спросил он, глядя в окно, на синие зимние сумерки. Вслух он этого не говорил, но, всё же надеялся, что она придет до темноты.

-Машка наша укатила что-то отмечать с подружками. Не будет её сегодня.

Мама широко открыла рот, обводя его губной помадой. Колька пожал плечами, не отрываясь от машинки. Он был привычен к одиночеству, может быть, даже более привычный, чем его сверстники. Всего-то еще один вечер провести в одиночестве. 

-Ну до “Поля Чудес” ты же придешь, мам?

-Нет, Колюш, я сегодня… — она замялась, подыскивая подходящие слова для лжи, которую пятилетний ребенок не сможет распознать. — В общем, я только утром приду. Останусь у тёть Наташи, чтобы поздно домой не ехать. — она смотрела на ребенка через зеркало, избегая прямого взгляда. Взгляды Колька различал хорошо..

-НА НОЧЬ? Я что, ОДИН останусь? — глаза мальчишки округлились. 

-Нет конечно, глупыш. Кто тебя одного тут оставит, все конфеты потаскаешь.

-Но Машки-то дома нет! Сама сказала!

-Баба Вера со второго этажа присмотрит.

Мама снова отвела взгляд. Ей снова стало неловко. Старушку она знала плохо. Жила под ними такая, спокойная и тихая, богобоязненная. Сын погиб на войне, иногда невестка с внуком заезжали, но последние месяцы всё реже и реже. Она была такой, про которых говорят, что они “мхом порастают”. Эдакая “Старушка-Зеленушка” из детской считалочки, которую однажды она услышала у дворовых ребят. Сыну она не разрешала с ней разговаривать, хотя за аморальщиной бабулю не замечали. В общем, бабушка была тихая, необщительная, хоть и не безумная, но знали её соседи плохо. Не знала её близко и Колькина мама. Но перспектива первого за почти шесть лет свидания манила Женщину так сильно, что она была готова, вопреки чувству вины, оставить ребенка малознакомой соседке. “Соседям надо помогать друг другу, к тому же, это просто бабуля, и внук её любит”

Колька хмурил брови сильнее, чувствуя нарастающую обиду и страх. Мама раньше и разговаривать с ней не разрешала, когда они встречали её в подъезде. Об этой старушке он ничего не знал, кроме того, что у неё был внук, чуть постарше его. Они как-то раз даже картриджами менялись. Мальчик лег головой на ковер и приложил ухо к полу, словно надеясь услышать хоть что-нибудь из квартиры снизу, где жила эта странная женщина. 

Было тихо. Лишь что-то отдаленно и ритмично постукивало, отдавало едва уловимой пульсацией ему в уши.

Мальчик оторвался от ковра и прямо взглянул на мать. Она, наконец, закончила краситься и начала одеваться в теплую шубу. Колька внимательно следил за всеми её действиями. Ей пришлось повернуться боком, чтобы не видеть детского страха.  

-А баба Вера когда придет?

-Сейчас я по пути к ней загляну, и скажу, что пошла. Она и поднимется.

Мама опустилась на корточки, чмокнула сына в макушку и заглянула ему в глаза. Ярко-голубые, серьезные, через них на неё словно смотрел Колькин отец. Она невольно вздрогнула, но смогла пересилить себя и улыбнуться. 

-Ладно, хороший мой. Я побежала. Буду завтра утром, часам к десяти. Ты спи, не подскакивай, я приду, разбужу и вместе позавтракаем.

-Все равно я буду рано вставать,  “Утиные Истории” с утра смотреть. Приходи скорее, мамуль.

Он обнял мать и поцеловал её в обе щеки. Она снова поднялась над ним, красивая и высокая. Проверила свою сумочку и, послав ему воздушный поцелуй, вышла за дверь.

Ребенок остался один.

Стало как-то неуютно. Не страшно, просто… не так. Должно быть, сказывались зимние сумерки, которые быстро сгущались за окном. Начал валить снег, хлопья были крупные, тяжелые, они нехотя опускались вниз, а ветер их подхватывал и кружил, не давая упасть на землю. Вся улица превращалась в бело-синее марево, в котором начали зажигаться желтые квадраты окон домов напротив. Черная фигурка мамы торопилась к остановке, на ходу покрываясь снегом. 

Тишина словно пробралась в квартиру с улицы, но не успела она заполнить всё пространство глухой ватой, как раздался дверной звонок. 

Мальчик резко оторвался от окна, словно вышел из оцепенения, и, осторожно, стараясь не шуметь, подошел к двери. Послушал, что происходит за ней, прижался ухом. И громко крикнул, стараясь придать своему голосу уверенности:

-Кто там?!

-Колюшка, это я, баба Вера. — голос женщины позвякивал, дребезжал, словно оконное стекло на сильном ветру. 

Мальчик на секунду замялся, но открыл дверь. Из полутемного подъезда влетел холод, но не один, а принесший за собой запах пыльного книжного шкафа, сырости и гнилого хлеба. В дверях стояла старушка, ненамного выше самого Кольки. Седая,c серым лицом и бледно-голубыми, словно почти слепыми глазами, вся бесцветная, как старая фотография из маминого альбома. Лицо было таким же невыразительным, но, должно быть, когда-то красивым и правильным. В первый раз Колька сумел разглядеть её так близко. Бабушка не была пугающей или некрасивой, но её серость делала её далекой, словно нематериальной. Он неохотно сделал шаг назад и старушка вошла в квартиру, растянув треснувшие губы в улыбку.

— Ну что, Колюш, давай-ка мы с тобой покушаем. Иди-ка, покажи мне, где у вас кухня и плита. 

Колька повел её на кухню, слушая, как она идет за ним, шлепая старыми тапочками по полу. Шлеп-шлеп, медленно, без ритма, тяжело переступая с ноги на ногу, шумно вздыхая. Колька быстро забежал на кухню и развернулся так, чтобы видеть старушку. Она удивленно улыбнулась ему и двинулась к холодильнику.

 Баба Вера накормила Кольку разогретыми котлетами, попила с ним чай, поспрашивала как у Кольки дела в детском саду и не обижают ли его, рассказала немного о своем внуке, да и еще пару историй о своей жизни. Пока Колька размазывал котлеты по тарелке, а женщина пила сладкий, остывающий чай, его недоверие к ней таяло и разваливалось. Оказывается, баба Вера всю жизнь проработала на ткацкой фабрике, где начала трудиться девчонкой еще в войну. Колька ел котлеты и слушал, сначала с недоверием, а потом со все большим интересом. Вблизи, при знакомстве, баба Вера оказалась, не смотря на свою серость и безликость, весьма приятной и интересной женщиной. “Может по этому мама её сторонится, что не разговаривает с ней и не знает, какая она на самом деле?” 

Поужинав, посмеявшись, и попив чаю с мятными подушечками, которые принесла бабушка Вера с собой (колька таких никогда не видел и не пробовал), они пошли в единственную в квартире комнату. Баба Вера щелкнула первую кнопку на панели телевизора, уселась в кресло.

-Колюш, ты занимайся своими делами. Поиграй. Мама сказала, что у тебя игрушек много, не заскучаешь. А я пока “Санта-Барбару” посмотрю…

Мальчик устроился поудобнее в своей небольшой кроватке и открыл очередную книгу сказок. Бубнил телевизор, посапывала, должно быть, задремав, бабушка. Метель становилось все сильнее, и Колька, периодически бросая взгляд в окно заметил, что уже не видно ни фонарей, ни света в окошках соседних домов. “Как там мама?” — думал мальчик — “Не заметёт ли её?”

Уже через час Колька начал чесать глаза. Потихоньку подбирался сон. Баба Вера все еще не отрывалась от телевизора, хотя её сериал давно кончился, и начались какие-то бесмысленные “говорящие головы”. “Скукота” — подумал мальчик и решил старушку растормошить.

-Баб Вер, а может, спать уже пора? — Колька не очень-то хотел засиживаться допоздна, пользуясь невнимательностью и возрастом старушки. Совестно как-то стало после разговора на кухне: такая хорошая бабушка, зачем её обманывать? Он аккуратно подергал спинку кресла. Баба Вера не просыпалась, не ворочалась во сне, словом никак не реагировала на Кольку.

Не дышала.

Когда мальчик заметил, что старушка перестала сопеть, у него свело живот, резко на глазах выступили слёзы, а страх сжал ему глотку еще до того, как он головой успел понять, что же вообще произошло. Он заставил себя встать напротив кресла и посмотреть на бабу Веру.

 Она была похожа на куклу. Искусно сделанную, вылепленную из серой, сырой глины, одетую в Колька хотел было закричать, но оцепенел, словно лицо придавили пуховой подушкой, он отшатнулся, по щекам полились слёзы. Выбежал из комнаты, хлопнул за собой дверью так, что из неё чуть не вылетело матовое стекло. Начал одеваться: дутые штаны, шарф, куртка, шапка. “Надо бежать, бежать” — эта мысль крутилась даже не в голове, а в самом теле Кольки, превращая его в туго натянутую пружину. Руки не слушались, слёзы заливали глаза. “Куда угодно, лишь бы прочь от… прочь от кресла и от той восковой куклы, что туда усадили, пока он читал”. Наконец, Колька кое как сумел одеться и выскочил в полутемный подъезд, даже не заперев за собою дверь. Из сонного, освещенного покоя квартиры, он попал грязный подъезд, где почти не было света, кроме тусклых лампочек, половина из которых отстутствовала. Пахло плохо. Было холодно и по подъезду гулял ветер.

Мальчик подбежал к двери напротив, потянулся вверх, с трудом доставая до звонка и изо всех сил надавил на него. Тихо. Ни Машки дома нет, ни, кажется, её матери. Колька прошелся по остальным дверям на этаже, до звонков которых мог дотянуться, но не получал ответа. Глазки дверей были темными и пустыми, без намека на свет и движение, и побежал на этаж ниже. Подойдя к очередной двери, большой, с красной, потертой обивкой, из которой местами торчал паралон, он отшатнулся. Квартира бабы Веры. Там-то сейчас точно некого было ждать. Тут Колька услышал грохот где-то надо головой. Словно хлопнула дверь его квартиры. Дыхание перехватило. Показалось или он слышит шарканье грязных серых тапочек по подъездному полу? Шлёп-Шлёп, тяжело и громко кто-то ступал этажом выше. Дыхание мальчишки перехватило, он бегом сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньку и с трудом распахнул входную дверь.

В лицо ударил ледяной ветер и снежная крошка. Снегопад, тяжелый и спокойный, сейчас превратился в настоящий буран. Не было видно ничего: ни огней остановок, ни фонарей, ни даже дома не горели, улица была черной и пустой, вряд ли кто-то решился бы выбраться пятничным вечером в такую жуткую бурю. А свет? Почему окна домов не горят? Почему на улице ни огонечка? С трудом борясь с ветром, Колька обошел дом по кругу, заглянул в свое окно на третьем этаже. Не видно ничего и никого. Старуха не смотрит на него из окна. Дома — бетонные, панельные склепы нависали над двориком, мрачные, холодные и пустые, словно давным-давно вымершие. Не осталось ни следа жизни, только ветер завывал по узким улочкам, набивая снега за шиворот. Одиночество и страх остыли после безумной гонки по этажам, стали ледяными. В городе словно не осталось никого, кроме него. Колька сделал еще один круг вокруг своего дома и понял — он замерзает. И единственное место, где он мог отогреться — это его квартира. На ватных ногах он поплелся назад в подъезд.

Подъезд окончательно закутался во мрак — не горели даже те редкие лампочки. Мальчик двинулся наверх. Страх холода и мертвой старухи смешался с ужасом темноты и мальчишке казалось, что лестница была не такой прямой и ровной как раньше. Словно кривые, извилистые пролеты поломались под каким-то странным углом и ждали, что он напугается еще сильнее, пока он по ним идет. Словно этажей на пути к цели стало еще больше и каждая дверь, коих теперь стало в два раза больше, выглядела пугающе, словно скрывала что-то похуже восковых покойников. Ему казалось, что за каждой из них притаились жильцы, которые, прижавшись лицами к дверным глазкам, смотрят на него, не мигая, провожая к ужасной участи. 

Оглядываясь по сторона, Колька сам не заметил, как уперся в дверь своей квартиры. С трудом мальчик открыл её, ощутив наконец-то волну тепла, хлынувшую ему в лицо. Тепло и тяжелый запах горящих свечей, тухлятины, плесени. Он аккуратно скользнул в квартиру, стараясь не издавать ни звука. На стенах заплясали оранжевые огоньки и тени от нескольких зажженных свечей. Свет свечей падал на иконки, которые бликовали потусторонними огоньками в пустых глазах образов. Колька повернул голову в сторону кухни и прислушался. 

Ходит. Шлёп-шлёп, тапочками по кухонному линолеуму. Невысокая тень старушки. Водит головой, словно принюхивается. То остановится на месте, поводит своими загребущими руками по воздуху, то двинется еще на пару шагов вперед. Бродит вразвалку и тихонько подвывает себе под нос:

“Во гробу да во гробочке,
Засыпает мой сыночек
Вот слепой Лука придет
И в Трясину заберет”

Мальчик аккуратно, стараясь не дышать, скользнул в комнату. Закрыл дверь на щеколду, в первый раз задумавшись о том, зачем она здесь нужна. Скинул ботинки, куртку и залез в свою постель, под одеяло. И стал слушать. Мертвая ведьма ходит по квартире, ищет беглеца. Пару раз даже ощупала дверь, показав свои сухие ладони через матовое стекло, позвала Кольку по имени, промычала песенку себе под нос снова, громче и надрывнее, словно начиная плакать. Колька укрылся с головой и замер. Может и не пробьет дверь, не найдет его — только подождать немножко осталось, пока не явится мама. Светать начнет и можно будет выползать — подумал он. Утром ведьма наверняка сгинет. А там и мама придет. Мама вытащит его оттуда, спасет… 

Хлопнула железная входная дверь. Колька широко распахнул глаза, поняв, что задремал. Очень осторожно отодвинул край одеяла. Темно, не пляшут огоньки свечей на дверном стекле. В коридоре послышались шаги. Не те, что раньше, не старушечьи. Тяжелые и звонкие, будто бы мамины каблуки надел кто-то очень большой. Колька весь сжался и затрясся. 

Старческие руки снова потрогали стекло, а потом исчезли. Ведьма снова запела, но теперь громко, заходясь в рыданиях, растягивая слова. “Тяжелый” пришелец подошел к двери. Она содрогнулась под сильным ударом. Снова. И снова. Колька испуганно сжался под одеялом.

Мама вставила холодный ключ в замок и попыталась его повернуть. Не заперто.

“Вот же получат они у меня сейчас оба” — мелькнула мысль в её голове и также быстро исчезла. Слишком хорошо было в теле и на душе после прошедшего вечера и ночи. Первое за шесть лет свидание прошло хорошо и окрыленная, женщина не хотела ругать сына и старуху-сиделку. В голове мелькали мысли о том, что возможно, однажды она сможет познакомить мальчика с любовником. Мама зашла в квартиру. В нос ударил тяжелый запах сырости, плесени. Гнили. Колька не вышел её встречать, как обычно. Она повесила пальто и улыбнулась мыслям “спит, наверное, проспал свои “Утиные Истории”. Бабы Веры тоже было не слыхать, наверное, уже ушла домой. “Зайду после обеда, отдам ей деньги, поблагодарю”. Мама зашла в комнату, собираясь окликнуть спящего мальчика, но слова, не успев родиться, остались скрипом, звуком, едва проходившим через сжатые связки. Перед глазами стояло кресло, а в нем, лежало, без сомнений, тело. Тело пожилой женщины, которую она оставила сидеть со своим маленьким сыном, тело синее, рыхлое. Без сомнений, мертвое. В голове возникло непонимание. “Так не бывает” — сказал голос внутри её головы. Женщина повернула голову в сторону кровати мальчика. Кровать грязная, с раскиданным бельем. Пустая. Только после этого голосовые связки женщины разомкнулись и она смогла исторгнуть из себя крик.